Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой - Карел Коваль

Вскоре я стал ему всякий раз на добрую ночь петь молитвенные песенки, которые сам сочинил. Меня обязательно должны были ставить на стул, чтобы папенька при пении видел мои глаза и в конце песенки мог поцеловать меня в кончик носа».

Все рассмеялись. Часто ли случается, чтобы важные, разодетые в парики и драгоценности, изнеженные господа могли услышать такой простой рассказ гения о своём детстве из глубины его искреннего сердца. Все были в умилении.

Моцарт, как всегда, в центре внимания, и вопросы сыплются к нему со всех сторон. Каждый хотел что-либо узнать о его взрослении, как получилось, что он превратился в чудо-ребёнка за несколько лет и удивлял людей всей Европы.

Особенно нравилось всем слушать про императоров, королей, великих князей, герцогов, курфюрстов, пап, кардиналов, повторять их слова восхищения необыкновенным ребёнком, человечком, который и в зрелом-то возрасте не выглядел старше четырнадцатилетнего мальчика.

Моцарт сам потешался над этим. Например, вспомнил, как баварский курфюрст высказался о его игре примерно такими словами: «Человеку трудно представить, что в такой маленькой голове помещается столько великого». Моцарт смеялся, когда рассказывал об этом, а с ним и все остальные. Исчезли границы общественных различий, совершенно очевидно, власть здесь захватило Моцартово сердце.

– 5 —

Какой это был вечер! Моцарт говорил о Париже, Лондоне, Риме, обрисовывал знаменитых правителей, других знаменитостей, о которых любила говорить Европа. То, как он это делал – обезоруживало своей искренностью. Моцартова критика бывала часто остра, но всегда справедлива. Все чувствовали это, потому что прекрасно знали «высший свет» и сами нередко его критиковали.

Моцарт был сегодня в ударе, распространялся и о высоте и о низменности Европы в анекдотах, которые всех веселили, но и заставляли задуматься о правде, в них заключённой.

Вдруг Моцарт спохватился:

«Вот я болтун! Всё говорю и говорю, а вы все молчите. Простите меня, пожалуйста. Не могу остановиться, когда начинаю говорить. Также и когда я сажусь за клавир, который сейчас на меня поглядывает».

Пани Вильемина Тунова закивала согласно головой:

«Любой волшебный ящичек на вас поглядывает, потому что пришёл маэстро, который даст ему позвучать, как никто на свете».

«Это будет по-настоящему трудная работа, после такого комплимента мне страшно прикоснуться к инструменту».

Моцарт сбегал в свою комнату за нотами клавирного квартета. Запыхавшись, вернулся в музыкальный салон и сразу к клавиру. С ним вошёл его друг, скрипач Хофер, низко поклонился, прижимая скрипку к сердцу, и покорно проследовал за маэстро, который уже стоял у клавира и давал ему для настройки «ля».

Вторую скрипку играл граф Пахта, партию альта один из Туновых сыновей. Процесс настройки слегка повеселил ожидающее общество, так как Моцарт не успокоился, пока каждая струна не звучала так чисто, как того требовал его безупречный слух.

Наконец, настроились. Моцарт поднял голову, и правая рука его зависла над клавиатурой. Остальные музыканты также приготовились, и как только голова кивнула, руки опустились на клавиши, все участники квартета соединились с первого звука, и салон заполнился музыкой, остановившей все посторонние разговоры.

Четыре части клавирного квартета были исполнены с искренним чувством. Музыканты всё время поглядывали на Моцарта, который как будто слился с клавиром в одно целое. Его лицо прояснилось. Глаза смотрели в ноты, но играл он наизусть, испытывал настоящее блаженство от полного понимания с остальными участниками ансамбля.

Когда дозвучали последние звуки, образовалась минута трогательной тишины. Слушатели будто боялись нарушить красоту своими рукоплесканиями, но когда старый граф Тун зааплодировал, при этом выкрикнув взволнованным голосом «браво», тут же все присоединились к нему. Аплодисменты посылали также и в сторону Констанции, ведь в рождении этой музыки её роль несомненна.

На ней была красная ленточка в белых волосах. Она купила её в Унгельте во время прогулки с Хофером и сегодня вечером в первый раз надела, чем вызвала у Моцарта некое весёлое воспоминание о приключении с ленточкой в Вене, о нём он и рассказал после исполнения квартета:

«Поведаю вам, как возникло «Ленточково трио», которое я сейчас хочу представить. Как-то Констанция собиралась на прогулку с нашим другом Жакином и хотела надеть новую ленточку, но никак не могла её найти.

Я в это время работал в соседней комнате. Констанция вбежала, посмотрела среди нот и пристала ко мне с допросом: «Милый мальчик, где мой бантик?». Я продолжал писать и лишь посмеивался, поглядывая на её поиски.

Неожиданно друг Жакин эту ленту нашёл, но не хотел отдать, держал её высоко над головой, где Констанция не могла достать. Она позвала меня на помощь, и я, конечно, тоже не доставал, потому что, как изволите видеть, не могу похвастать высоким ростом. А друг Жакин в сравнении с нами – настоящий великан. Прыгали мы вокруг него, всё вокруг да около.

Помог нам наш пёс. Он скакнул к Жакину в ноги и яростно залаял. Жакин испугался, руки опустил, чтобы обороняться от собаки, и лента оказалась у меня в руке. Мы победили. Жакин тут же предложил мне создать из этой истории смешную музыкальную сценку. Я сделал её на венском диалекте, ситуацию надлежащим образом сдраматизировал, и «Ленточково трио» было готово. Сейчас мы предлагаем его вашему вниманию».

Моцарт подбежал к клавиру и начал петь. Вторым голосом пел Хофер, Констанция исполняла свою партию. «Ленточково трио» прозвучало в Туновом дворце, развлекая тех, кто, чем далее, тем всё больше Моцарта любил. Никто не обращал внимания на бой часов, пока граф Тун не поднялся, что означало – пора бы идти спать.

Все стали благодарить за прекрасный вечер, и что надеются на продолжение, и чтобы он оставался здесь подольше, что там, в Вене делать? Прага хочет узнать его как следует, его ждали так долго, и вот он, наконец, с нами, и мы не скоро теперь отпустим его назад.

Моцарт с Констанцией возвращаются в свои комнаты на четвёртом этаже. Впереди идёт Мартин с подсвечником в руках, освещая путь. Моцарт пританцовывает и напевает, Констанция улыбается. Входят. Мартин зажигает свечи. Засветился блаженный огонь в тёплых комнатах от доброго Мартинового лица, когда он поклонился у дверей и приветливо произнёс:

«Доброй ночи, счастливой доброй ночи».

Лишь только закрылась за ним дверь, вслед его тихим шагам донеслись звоны святовитских часов, отбивающих полночь. Моцарт одним прыжком оказался у клавира и снова каждый удар стал тихонько сопровождать серебряными и золотыми созвучиями, как делал это в полдень.

Констанция стоит, опершись о двери, смотрит на Амадея в полумраке комнаты, слушает, как он красиво завершает этот красивый клавирный день. Двенадцатый удар святовитских часов дозвучал, снежные звоночки утихли. Моцарт обнял Констанцию:

«Я так счастлив, наконец-то меня оценили. Не только несколько избранных, а целый город, целая страна, как ты слышала».

Подвёл Констанцию к окну, отодвинул шторы. Перед ними белая Прага, королевская, она таинственно молчит. Счастливая пара тоже молчала, и только огонь потрескивал в камине и освещал радость и покой улетающих минут.

«Пойдём спать, Констанция».

Он проводил её до кровати, его постель осталась пуста. Часы со Святого Вита отбивали свои шаги над спящим городом, наградившим Моцарта счастливыми минутами, его мечты в этом городе начали сбываться.

Глава5. Посещение Моцартами Клементина

– 1 —

Давно не было у Моцарта возможности так долго полежать с утра в кровати, как в Праге той радостной зимой 1787 года. Как вечером не хотелось идти спать, так теперь утром не хотелось вставать. Было приятно нежиться под периной, в голове полно музыки, и весёлое потрескивание поленьев в камине, игра солнечных лучей в кружевных занавесках, пылающее отражение огня в венецианских зеркалах – всё это так радовало глаз.

Моцарт любовался, пребывал в сладком отдыхе, наслаждался тишиной, пока из соседней комнаты не раздалось попискивание. Нет, это не была кошечка, это Констанция, едва пробудившись, поворочалась и полусонно пробормотала:

«…маде, который час?»

«Если бы я знал, но меня это совершенно не интересует. Ведь у меня сейчас нет вообще часов, и зачем мы об этих часах заговорили? А сколько сейчас должно быть? Зачем тебе знать?»

«Потому что мы собирались сделать визит в одиннадцать».

«Ах, чёрт возьми, ты права, ведь мы обещали быть к одиннадцати у Клементина, у патера Рафаэля Унгара!».

Тут же заскрипела постель, Моцарт выскочил и побежал к Констанции. Отвесил поклон, пожелал доброго утра:

«Шабла Пумфа, я, недостойный раб твой Пункититити, умоляю простить меня, я забыл про обещанный визит, но всё поправимо, мы быстренько соберёмся и ещё успеем».